Биографии

«Трудно предполагать, чтобы кому-нибудь из читателей «Русск. Стар.» не было известно имя Степ. Ив. Шешковского, начальника Тайной Канцелярии в 1780 – 1790 гг. Вот отрывок из заметки о нем почти современника его, П.А. Радищева, сына известного автора «Путешествия из Петербурга в Москву».

«Низкий происхождением, воспитанием и душевными качествами, Шешковский был грозою столицы. Ему была препоручена Тайная Канцелярия и этот Великий Инквизитор России исполнял свою должность с ужасной аккуратностью и суровостью. Он действовал с отвратительным самовластием и суровостью, без малейшего снисхождения и сострадания. Шешковский сам хвалился, что знает средства вынуждать признания; а именно: он начинал тем, что допрашиваемое лицо хватит палкой подсамый подбородок, так что зубы затрещат, а иногда и выскакивают…»

«… Брат окончил свои записки 1854 годом, приездом своим в Царское, а умер он в 1857 г. Я хочу, насколько память моя и письма брата позволят, пополнить этот пробел и сообщить о нем все, что я знаю, не только как о композиторе, но как о человеке.

Жилось нам в Царском Селе летом в 1854 г. хорошо, брат был здоров, доволен. Обыкновенно день его был расположен следующим образом: вставал он довольно рано и исписывал мелким шрифтом целый лист своих записок; часов в 10 приходил к чаю и прочитывал мне написанное им в то утро; поговоря немного, мы уходили на балкон. Иногда он писал что-нибудь (все лето он решительно ничего не сочинил, но наоркестровал несколько пьес), а чаще читал один, или я ему читала громко. Для отдыха он валялся или занимался с девочкой моей, его крестницей (которую он очень любил), на ковре, разостланном тут же на балконе, и когда бывало принесут им еще котенка, то он оставался очень доволен…»

«…Отец мой служил в Гатчине при великом князе Павле Петровиче, оставил место это по неприятностям, о коих никогда не говорил мне, но о личности велик. Князя, между прочим, рассказал мне следующий случай. В Гатчине стоял один из конных полков, и вел. Кн. Ежедневно бывал на разводе и учениях.

Майор Фрейганг, по какому-то недоразумению, опоздал к разводу. Вел. кн. Встретил его так, что тот, просидев несколько минут перед ним молча с опущенным палашом на седле, вдруг свалился, как сноп, наземь. Вел. кн. Требовал от врача, отца моего, ежедневно по два раза, устного донесения о положении пораженного ударом, и призвал тотчас к себе оправившегося больного. Встретив его, подает ему ласково руку и посадив его, вел. кн. спросил по-немецки:

- Bin sich ein Mensch (человек ли я?) и на молчание Фрейганга повторил свой вопрос, а на ответ: да, продолжал:

- So kann ich auch irren (тогда я могу ошибаться)!

И далее: «Sind Sei Mensch» (и вы человек?) – «Человек, в. и. высочество».

- Dann konnen sie auch verzeihen (тогда вы конечно умеете прощать) и обнял его».

«Три брата Карины происходили из хорошего дворянского рода. Они получили смолоду хорошее образование и принадлежали к первой по времени категории светских юношей, принявших участие в литературном движении, которое заявило себя почти одновременно около эпохи восшествия на престол Екатерины II.

А) Александр Григорьевич Карин, старший из братьев, учился в московском университете в первые годы его существования (…), и был там товарищем Фон-Визина, с которым был он потом приятелем (…). Новиков говорит, что Карин знал хорошо некоторые иностранные языки, имел отличную библиотеку и был большой любитель литературы, и что мелкие его стихотворения печатались в журналах…»

«Не только каждая национальность, а каждая страна, каждый закоулок имеют свои симпатии и антипатии, у каждого из них есть свои герои, свои мученики, свои предатели. Имена таких лиц долго живут среди народа, - и счастливо то население, которое не переживает памяти об этих людях. К числу своих героев-мучеников донской народ до сих пор причисляет Василия Дмитриевича Сухорукова, память о котором сохранилась на  всем протяжении Донской области. Имя его до сих пор с благоговением произносят в донских палатах и хижинах. Эта личность, обязанная своей известностью единственно своему светлому уму, прекрасному образованию и постоянному труду, испытала много горя, в котором и сошла в могилу…»

«11 января 1870 года, 6 ½ часов утра, после продолжительной и тяжкой болезни скончался на 70-м году от роду, один из достойных русских литераторов, преданный науке, как науке и искусству, как искусству, Александр Фомич Вельтман. Он принадлежал к числу тех московских типических тружеников, которые работают с утра до вечера в своем кабинете, никуда и никогда почти не выходят из дома, кроме случайных необходимостей, не знают никаких в свете удовольствий и всецело преданы своему делу. Подражателей им желать бесполезно, ибо могут ли найтиться охотники корпеть над письменным столом или за книгами, часов по 15-ти в день, но нельзя не воздать им должной дани уважения, даже мимо содержания их деятельности…»

«Александр Николаевич Неустроев передал в распоряжение редакции «Русской старины» записку из дела о бывшем новгородском гражданском губернаторе, действительном статском советнике Жеребцове, преданном суду, по высочайшему повелению, за беспорядки и неправильности по делу «Об убийстве домоправительницы графа Аракчеева, Шумской». Записка эта печатная, в лист, и заключает в себе 85 страниц, составлена она была для членов общего собрания сената при суждении дела Жеребцова.

Сообразно цели, для которой составлена, записка содержит: повод послуживший преданию суду Жеребцова, развитие этих оснований по пунктам обвинения, подкрепленное извлечением из дела, ответы Жеребцова, а также справки из дела об убийстве Шумской и других производств, изложение  некоторых документов, на которые ссылался подсудимый, и мнения сенаторов о вине Жеребцова…»

«Родился я в 1792 году с 25-го на 25-е октября в ночи. Родитель мой был священником при бедной церкви в селе Тарасове Рязанской губернии, а мать моя была из дворянского дома. ПО крайней ограниченности средств, приобретенных должностью при церкви, для содержания семейства, отец мой занимался сам земледелием и тем с большей охотой, что особенно любил сельское хозяйство. Это составляло единственный способ к возможному содержанию большого его семейства…»

«Секретарь Монса – Казнь фаворита – Ссылка Столетова и Балакирева – Прощение – Столетов на службе – Дело Долгоруких – Ссылка в Нерчинск.

Преобразование полудикой России в полуграмотную Европу сопровождалось многими возмутительными явлениями, которые были, впрочем, неизбежными последствиями насильственной прививки к жизни русской нравов и обычаев западных. Одним из подобных явлений были временщики, без которых не обошлось ни одно царствование от первого до последнего года XVIII века, изобиловавшего фаворитами и выскочками, своими доморощенными и заезжими искателями фортуны. Каждый временщик, следом за собою, выводил в люди, во-первых, своих родных; во-вторых своих приспешников и угодников. Блаженствовали они, покуда везло их милостивцу; падал он – и их благосостояние разбивалось вдребезги. Милостивец погибал на эшафоте или хоронился в Сибири, креатур его, наказанных плетьми или батогами, разжаловали в солдаты, заточали в монастыри, ссылали в Рогервик, на Оренбургскую линию, а то и дальше. И эта фантасмагория длилась до Екатерины II, но участь одного временщика не пугала другого, - пример предшественника не был наукою его преемнику.

В 1716 году несчастный – счастливец, Виллим Иванович Монс, снискал благосклонность супруги Петра Великого, государыни Екатерины Алексеевны, и, затем, через пять лет, достиг той вершины могущества, выше которой для временщика оставался только… эшафот. Духовные иерархи, первейшие вельможи заискивали милостей фаворита и его сестры, Матрены Ивановны Балк, не скупясь ни на взятки, ни на лесть, в которой доходили до крайнего раболепства. Толпу льстецов и просителей Монса составляли: Бестужев-Рюмин, Бирон, Белосельский, Артемий Волынский, Вяземский, Головкин, Дашков (архиерей ростовский), Долгоруков, Лопухин, Нарышкин, , Одоевский, Салтыков, Толстой, Трубецкой, Черкасский, Шепелев, Шувалов, Юшков, Юсупов и многие другие…»

В 1828 году, накануне взятия крепости Варны, на северном берегу лагеря графа Воронцова (впоследствии князя) шли переговоры между нашими уполномоченными и турецкими.  Начальники войск и жители города решились сдаться, но капитан-паша заперся в цитадели и хотел еще держаться. Государь имел тогда свое пребывание на корабле «Париж». К нему явился статс-секретарь Дашков с донесением, что турецкое начальство объявило, что несмотря на все предосторожности, принятые нашими войсками на южном берегу, каждую ночь изготовляют в Варне челнок из тростника и на нем отправляется через лиман нарочный, который, пробираясь лесами, переносит депешу к турецкому генералу Омер-Виону и от него доставляет ответы…