До 1917 года

«Есть политические убеждения, лишенные всякого основания, и логического и исторического, не выдерживающие ни малейшей беспристрастной критики, и которые однако ж, тем не менее, продолжают существовать многие годы, передаются бессознательно из поколения в поколение и находят отголосок не только в публике профанов, но и в парламентах. К таким странным убеждениям можно причислить возгласы о несчастии жителей бывшей Польши (разумея ее в границах XVIII века) не иметь более отечества и самостоятельного политического бытия. Позвольте, господа проникнутые этим убеждением, спросить вас, во-1-х, что такое, по вашему мнению, было отечеством этих жителей? И во 2-х, когда они наслаждались самостоятельным существованием как отдельный целый народ? По истории известно, что экс-королевство польское было составлено из разных народов, бывших постоянно в нравственном между собою разъединении, которое всегда намеренно поддерживалось разными правительствами, не имевшими между собой ничего общего...»

«1700-го года, мая в 11-й день, Великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич, всея великия и малыя и белыя России самодержец. По сему вышеписанному челобитью Сенофанту Алымову на Григория Батурина в безчестии, что он, Григорей, говорил ему, что он смотрит на него зверообразно, - отказать; да и впредь буде кто на кого в таких или в иных к тому принятых не дельных итех (…) учнуть великому государю бить челом в приказех судьям отказать и челобитья не принимать и никого не допрашивать...»

«Старинный петровский ботик, носящий почетное название Дедушка русского флота, представляет один из   драгоценнейших исторических памятников. Его уважают как святыню и оказывают почести как живому существу. Начало такого благоговейного почитания ботика положено самим великим царем, который чтил в нем предмет, бывший ближайшим поводом к созданию русского флота.

Потешные плавания Петра, начавшиеся на Яузе, на ботике «Дедушке», постепенно принимая более и более серьезное направление, быстро от Яузы перешагнули к океану, а потомство ботика, разросшееся в сильные флоты, приобрело для России на севере и на юге значительные пространства морских берегов и своими боевыми подвигами успело заслужить уважение лучших тогдашних флотов

Петр чествовал свой ботик, как одного из достойнейших своих сотрудников; в нем он как бы олицетворял великую идею создания флота и, с другой стороны, почестями, отдаваемыми ботику «дед» выражал свою признательность заслугам славных внуков

Преемники великого царя относились к ботику с таким же уважением, и если по какому-нибудь важному случаю ему приходилось показываться перед народом, то явление это всегда было торжественно и сопровождалось почти царственными почестями…»

«Не только каждая национальность, а каждая страна, каждый закоулок имеют свои симпатии и антипатии, у каждого из них есть свои герои, свои мученики, свои предатели. Имена таких лиц долго живут среди народа, - и счастливо то население, которое не переживает памяти об этих людях. К числу своих героев-мучеников донской народ до сих пор причисляет Василия Дмитриевича Сухорукова, память о котором сохранилась на  всем протяжении Донской области. Имя его до сих пор с благоговением произносят в донских палатах и хижинах. Эта личность, обязанная своей известностью единственно своему светлому уму, прекрасному образованию и постоянному труду, испытала много горя, в котором и сошла в могилу…»

«11 января 1870 года, 6 ½ часов утра, после продолжительной и тяжкой болезни скончался на 70-м году от роду, один из достойных русских литераторов, преданный науке, как науке и искусству, как искусству, Александр Фомич Вельтман. Он принадлежал к числу тех московских типических тружеников, которые работают с утра до вечера в своем кабинете, никуда и никогда почти не выходят из дома, кроме случайных необходимостей, не знают никаких в свете удовольствий и всецело преданы своему делу. Подражателей им желать бесполезно, ибо могут ли найтиться охотники корпеть над письменным столом или за книгами, часов по 15-ти в день, но нельзя не воздать им должной дани уважения, даже мимо содержания их деятельности…»

«Александр Николаевич Неустроев передал в распоряжение редакции «Русской старины» записку из дела о бывшем новгородском гражданском губернаторе, действительном статском советнике Жеребцове, преданном суду, по высочайшему повелению, за беспорядки и неправильности по делу «Об убийстве домоправительницы графа Аракчеева, Шумской». Записка эта печатная, в лист, и заключает в себе 85 страниц, составлена она была для членов общего собрания сената при суждении дела Жеребцова.

Сообразно цели, для которой составлена, записка содержит: повод послуживший преданию суду Жеребцова, развитие этих оснований по пунктам обвинения, подкрепленное извлечением из дела, ответы Жеребцова, а также справки из дела об убийстве Шумской и других производств, изложение  некоторых документов, на которые ссылался подсудимый, и мнения сенаторов о вине Жеребцова…»

«Родился я в 1792 году с 25-го на 25-е октября в ночи. Родитель мой был священником при бедной церкви в селе Тарасове Рязанской губернии, а мать моя была из дворянского дома. ПО крайней ограниченности средств, приобретенных должностью при церкви, для содержания семейства, отец мой занимался сам земледелием и тем с большей охотой, что особенно любил сельское хозяйство. Это составляло единственный способ к возможному содержанию большого его семейства…»

«Господин генерал-адъютант, граф Шувалов. Как скоро до меня дошла печальная весть о смерти герцога Беррийского, я счел своим долгом выразить французскому королю то участие, которое я принимаю в его горе.

 Сам король сообщает мне это плачевное событие и я спешу ответить на его письмо, тем письмом, с которого копию прилагаю при сем.

Вы будете подателем сего письма; вручая оно его христианнейшему величеству, вы повторите ему изустно выражение тех чувств, которые я испытал узнавши о преступлении, покрывшем Францию трауром и поразившем ужасом Европу.

Вот, генерал, главная цель того поручения, которое я н вас возлагаю. Вы можете его считать окончательным, как скоро получите от короля аудиенцию, на которой вы подадите ему мое письмо о получите на него ответ его величества…»

«В ряду реформ настоящего царствования, отмена телесных наказаний, совершившаяся 17 апреля 1863 года, есть одна из благороднейших мер, - она ведет к смягчению нравов, к возвышению человеческого достоинства и довершает уравнение личностей разных сословий перед судом и законом. Вся Россия с благоговейной признательностью к Царю-освободителю приняла указ 17-го апреля 1863 года. Признательность эта усугубляется, когда, по историческим данным, воспроизводиться перед нами очерк учреждения и применения телесных наказаний в нашем отечестве в старину. К этому чувству, нас одушевившему при составлении настоящего исследования без сомнения, приведет каждого чтение представленного труда…»

«В Государственном архиве, в Санкт-Петербурге, храниться проект о тюрьмах, писанный в 1787 году собственноручно императрицею Екатериной II. Высочайше утвержденная комиссия для составления систематического проекта тюремного преобразования в России, узнав о существовании этого драгоценного автографа, испросила в прошлом году разрешения получить с него точную копию и поручила мне включить его в историческую записку о русских тюрьмах. Включив его в общую разработку исторического материала об отечественных наших тюрьмах, я считаю, однако-же, небезынтересным для науки отпечатать этот замечательный документ на страницах «Русской Старины», с кратким  критическим обзором о значении его для истории и для уголовного права. Тем более это кажется мне полезным, что до настоящего времени не сделана надлежащая оценка тем великим началам любви и милосердия, которые внесены в наше уголовное правосудие великою преобразовательницею.

Принципы, провозглашенные Екатериною II в ее знаменитом Наказе, в 1767 году, опередили все европейские законодательства почти на целое столетие.

Во всех европейских государствах тюрьмы находились в то время в самом ужасном состоянии. Они представляли страшное зрелище: Товер, Бастилия, Консиержери, Тампль и вообще все тюрьмы Европы наводили ужас и содрогание. Это были или сырые, мрачные башни, без света и воздуха, или же смрадные погреба и подземелья, где господствовали холод, голод, болезни и смерть. Подсудимые, подследственные, решенные всех возрастов, без различия пола, содержались по большей части в общих камерах и здесь они предавались пьянству, разврату и оргиям…»